Бёрдмэн (2014)

Безработный, безбожно спившийся и просто безбожный, успешно опустившийся на самое дно собственной жизни голливудский актер Ригган, в свое время ставший заложником одного образа в уже обросших бородой блокбастерах времен расцвета яппи про супергероя Бердмена, гротескового Человека-Птицу, сочетающего в себе черты Бердмана Харви и Бердмана Джозефа Ханы и Барбары, решается реанимировать свою карьеру на Бродвее, согласившись сызнова сыграть главную роль всей своей жизни. Подготовка спектакля и волнительное ожидание премьеры приводят к цепочке странных переживаний и нереальных кошмаров для нашего героя и всех заинтересованных и задействованных, включая агентов и посыльных, за кулисами театра, который, как известно, является самой жизнью. Неоднократный приверженец фабульных трэхэтажных надстроек и сюжетной многоголосицы Алехандро Гонсалез Иньярриту в своей третьей по счету после наркотической рефлексии "21 грамма" и библейского промискуитета "Вавилона" голливудской картине, фильме "Бердмен" 2014 года, впервые представленном в рамках недавнего Венецианского кинофестиваля, обращает свой проницательный и острокритический взор как на привычные архетипы американской масс-культуры, изощренно и не без явного наслаждения уничижая их до основания, так и на изнанку Голливуда вообще и Бродвея в частности(обобществленно - театра как такового), позволяет на краткий, но яркий и насыщенный миг взглянуть за кулисы театрального мира, с практически научной дотошностью вскрывая его подчас потусторонность, его инаковость, демонстрируя с неиссякаемой фантазией и неизбежными всплесками черного обличительного юмора как театр по ту сторону подмостков и на самих подмостках полон до краев скандалов, интриг, расследований, а также маленьких трагедий и человеческих комедий. Собственно, Иньярриту искусно перефразирует в "Бердмене" изрядно заплесневевшую шекспировскую фразу о том, что весь мир театр, а люди в нем актеры. Судя по Бердмену, сюжет которого не столько однозначно линеен, сколь многозначительно притчев, именно театр является и миром, и жизнью, в особенности для тех, кто играет или просто притворяется, кто дышит каждой новой ролью и кто просто ищет заработка. Конечно, новый фильм Иньярриту поначалу кажется несколько вторичным, эдакой банальной историей на новый лад и "Безумных подмостков" Питера Богдановича, и "Труппы" Олтмана, и, в конце концов, ибо сравнения эти просто неизбежны - "Все о Еве" Манкевича(конфликт между премьером с эксбиционистскими наклонностями Майком и фактическим дебютантом, несмотря на былые заслуги, Ригганом почти синонимизирует аналогичному в картине Манкевича, только Иньярриту действует даже острее, гротесковее, мощнее и лапидарнее) и даже в чем-то недавней "Звездной картой" Кроненберга, ведь тема-то во всех картинах одна - не спеть оду актерствованию, надеванию масок, но скинуть их, взглянуть трезво на вещи по ту сторону кулис. В определенные моменты даже кажется, что фильм впадет в психопатологическую и физиологическую истерику "Черного лебедя" или станет цитировать "Американскую ночь"(пожалуй, самого эффектного образца кино о кино и не только), но Иньярриту довольно четко держит ритм, баланс и стиль между жанрами, все больше погружая картину в омут сатиры над всем и каждым, буквально выжигая едкой серной кислотой издевки все то, на чем стоит и благолепствует всеамериканское стремление к архетипизации, шаблонизации, не оставляя камня на камне в том числе и на самой сути Американской мечты по-голливудски - добиться признания, успеха любой ценой, показать и критикам, и самому себе, что есть еще порох в пороховницах, что не все еще утеряно, и Голливуд вместе с Бродвеем падут к ногам. Снова. В насыщенном полутонами и всеми оттенками радуги сюжетном фундаменте фильма линия с подготовкой к реабилитирующему реноме Риггана спектаклю, представленной в виде суеты, интриг, бесконечных финансовых и творческих метаний, бесспорно, является магистральной, той связующей скрепой, без которой весь дальнейший нарратив "Бердмена" натурального психоделического и концентрированного критического свойства не имел бы смысла как такового. С театра все в фильме начнется, театром все и завершится, да и преимущественно все основное действие картины находится вне пределов внешнего пространства, вне воздуха. Сам фильм предельно театрализован, клаустрофобичен в своей камерности, хотя на сей раз киноязык Иньярриту лишен аскезы, за то богат на постмодернистские излишества, включающие в себя в супергеройском подсознательном и бессознательном сегмента иронические поддавки Майклу Бэю и Ко(лихорадочный темпоритм камеры почти аналогичный, но у Иньярриту он на порядок стройнее и служит единой цели в сугубо экзистенциалистском повествовании), неслучайные отзвуки эха "Страха сцены" Хичкока в картине ощутимы и зримы почти на физическом уровне. Впрочем, этот физический уровень кинематографического восприятия ощущается и благодаря специфической съемке - практически единого бесшовного и чрезвычайно монолитного монтажного плана, который служит не только сугубо технически, в качестве этакой новаторской изюминки(хотя и тут не обошлось без Хичкока, но и не им единым), но и обоснованно в своей художественности - лишь таким образом Иньярриту достигает удивительного всеохватывающего эффекта панорамирования, объединяя в рамках одного пространства как всех персонажей(причем Ригган хоть и солирует, но главных героев в картине все-таки много больше стандартного количества в одну штуку - Иньярриту возвращается к многослойным мотивам своих первых картин), так и тот красочный, карнавальный и при этом достаточно жутковатый мир кулис, театра, лишенный любых признаков волшебства, но перенаселенный химерами, страхами, фриками. Моментами кадр выстраивается в своем перфекционистской аффектации буквально по заветам Кубрика, да и Шайнер кажется неслучайным созвучием сумасшествия "Сияния". Но было бы ошибочно считать, что "Бердмен" - кино лишь о театре и об актерах, в нем играющих страстно, усердно, с надрывом и нервом. Фильм не столь прост и однозначен, ибо "Бердмен" имеет двойное дно, двойное пространство, двойное проникновение в суть вещей, да и миров в картине чуть больше, чем один реальный. Существующий где-то на периферии, в пространстве вымышленного блокбастера, в качестве альтер-эго и внутреннего голоса, ведущего с Ригганом многозначительный диалог, оборачивающийся в конце концов диалогом со зрителем, мнимый супергерой Бердмен воспринимается как сатирическое отображение всех до единого американских супергероев, в основе бытия которых лежит как идея СверхЧеловека, так и обоснованное право на реализацию Американской Мечты. Бердмен - это не Бетмен, не Человек-паук, не всеамериканский любимчик Супермен, но все вместе взятые. Он настолько же реален в мозгу Риггана, сколь и дико абсурден. Он по сути выговаривает все то, что определяло саму жизнь ушедшего в тираж актера - его желания и амбиции восстановить некую справедливость, почувствовать себя кем-то значительным. Бердмен смешон, но в то же время и опасен. В своей немыслимой исключительности и вере в то, что лишь эгоцентризм способен привести к благим результатам. И в финале вся многослойность и многословность картины оборачивается логоцентричным кошмаром и историей противопоставления индивидуального Я коллективному бессознательному, собственной идее высшей самореализации с подавлением и физическим устранением конкурентов. Иньярриту усердно забивает кол в сердце всей этимологии американской сверхидеи о герое из маленького мира, ибо мира самого, за пределами театра, и нет. Супергерой невозможен без публики, и каждый человек из этой толпы в той или иной степени, но желал облечься в трико и начать спасать людей. Если "Пипец" и "Капитан Берлин" были завершающим этапом революции идей супергероизма, низведя их до уровня бытового или слишком брехтовского, то "Бердмен" ставит жирную точку в этой теме окончательно и бесповоротно при том, что Бердмен существует лишь как внутреннее Я игравшего его актера. Однако не удалось избежать слияния реальности и вымысла, ожидаемых пороков излишней самоуверенности и неожиданной добродетели невежества.